Черновик перевода поэмы Кевина Янга

Книга "Афро" Кевина Янга, готовая к выходу, содержит множество мыслей и картин из жизни африканцев в Америке, показанных через поэтизацию их жизненного опыта на примере детства героя поэмы в Канзасе. Сейчас в высшей школе студенты не знают настоящей истории, которую необходимо помнить, как и пишет Янг в поэме, называя также, кто на самом деле является главным в  его Истории Америки, которая служит уроком не только для  поколений прошлых столетий, но и для всех настоящих и будущих. Kevin Young's Brown, published tomorrow, explores myriad manifestations and shades of brown in American life, including the poet's own experiences from his black boyhood in Kansas. In our moment, when high school students are speaking out and attempting to make history, it's worth remembering, as Young does here, how the subject of American History was served to him and his Midwestern classmates only a generation ago, and by whom.

История History

О, мир моей высшей школы, ты создан Мистером W, который начинал занятия в 7 утра, писал белым по грифельной доске, писал историю декад писал до старости Я слышал, как правдиво он подавал историю как было нужно - для схолластики назад в прошлое - вперед в будущее писал левой ли, правой ли руками был каждым из нас. В его Истории темных пятен не существовало У него всегда были светлые дни. У него были и снежные дни, он знал, какие они бывают, и подавал историю с регулярностью почтальона, зная, насколько Снежные дни  свидетельствуют, что человек жив

постоянно, как письма и письмена, он знал, что чем больше живописать о жизни, зная о ней и трудясь, тем больше порядка в его классе, который он считал своим также своим домом. Никогда не пичкать детей навязчивыми новостями, давать не только то, что написано на доске -  - Расчитываем, что я вам преподаю, - говорил он,  потому что знал, насколько всё связано, без записи. Каждый день во время обеда был анекдот о  конкретной войне или насколько сложно это для детей сегодня - на что получал: - Вы не только без морали или вне морали, а она у вас совершенно отсутствует. Не воспринимая это, поскольку чувства его очень состарились, как и он сам, просто указывал на дверь говорящим, и при этом он был по-своему принципиален. Отосланные дети дрались во дворе просто для того, чтобы прийти снова к нему в класс, несмотря ни на что. Они становились его командой, и  слава о них была на улице жесткой. Он не воспринимал бум-бум-бум из радио африканских детей, которых травили, он видел их глаза из подворотен, которые напоминали  разрушенные китайские железные дороги. -Ах, да. Бриллиантом каждый хотел бы владеть, но  это время - для нас.  Мистер В начинал засыпать,  поддерживая более чем минувший Май - невидимым лавровым венцом. И только наша школа могла его возвратить - "Еще один год вы осилите его" - мы говорили друг другу это   - и он был при этом непреклонен, на протяжении 20 лет, возвратясь из Мак-Артура, воскреснув для нас.     Some seniors from last year's class      brought him steel tension balls      that September—tinny things he clutched in his palm & clanked past      each other like cymbals  tolling stress. We      stayed silent. Fifty pounds shed over the summer, his wrists jutted out      from the frayed cuffs of his Crayola cardigans.      He'd turn & tune those chiming spheres like the globe      his classroom never had— his walls held only Old Glory      & a fading photo of the flag raised at Iwo Jima. Mr. W let us know      he never got to fight in the War more often as the year wore      away with his sweater's elbows, till his yellow shirt shone      through like yolk. That year the Depression & World      War took all winter & knowing time was short, his own,      Mr. W spent nights transcribing to transparencies words      water could wipe away, numbering each palimpsest to match      his crumbling notes. Just in case, he'd say, above the overhead      projector's buzz—you could manage without me. He never      could forget a past only we would remember—      his teacher telling him at graduation You know you're only seventeen      & who knows how long this Pacific  Theater might last—They have this new       GI Bill. Get some college first, Wayne, his name all alliteration,      a tone poem. How could he know      we'd drop the bomb & end it all? He tried serving      later, even went to enlist in Korea but was foiled      by a bad back & luck. I tried,   he'd plead the air. How to soothe      a man who woke his whole life at five & could silence kids      not his own? Who once drove 45 on the highway he told us      cause Nixon asked his fellow Americans to, counting      each unpatriotic car that passed him along the way? Like history he saved      & scored the immeasurable— with years-worth of sick days      hoarded & never spent, illness came to fetch him      from the only other home he knew. Wearing black now, pointing out where other kids once sat long before      we were born—future governors, a crook or two—        each chair a ghost. You're my kids, he'd tell us, we built or broke      his heart. Next day he was gone. We never did make it      to Vietnam—rest of the year in silence we took down      the words he'd written projected on the wall      like any man's promises to himself. The latter half of the twentieth century      felt a bit too cold, winter lingered too long—Mr. W's words,        unchanged, awaited us coloreds & women libbers      half-hoping for him to return—for the world not to be      as cruel as we'd learned. We spent the Sixties      minus Malcolm X, or Watts, barely a March on Washington—      all April & much of May we waited for Woodstock      & answers & assassinations that would never come        among the steady hum & faint bright      of flickering fluorescent lights.

Выйсце

Шукайце выйсце
З глыбіні стагоддзяў
Мы ўсе тут госці
Пагасцюем - і ізноў
Успомнім дом бацькоўскі
І святое штосьці
К нам вернецца
Як вышняя Любоў

Стихотворение из первых 10 лет третьего тысячелетия

Я почувствовала бренность,
Я почувствовала вечность,
Искренностью - за неизменность,
Человечностью - за человечность
Я прочувствовала бездну,
Что уничтожает ревность,
Я - не бог, я не воскресну...
Человечностью - за человечность.
Это просто как факт и данность
И бесспорно уже известность
Награждаются за долгожданность
человечностью - за человечность
я живу, потому что живая,
хоть и слышала бесконечность...
И прошу, может быть - заклинаю:
Человечностью за человечность.

Нашей планете Земле

В системах Солнечных вселенных
Нам быть и жить надолго лет
И есть надежда, что так будет
а утром встретим Солнца свет

Для маёй Зямлі

Калі сапраўдна любіш
То ці дапамагаеш?
Так Неба дождж трымае
Так ападае снег
То нельга быць спакойным..
Як любіш - не асудзіш
Найменьш - то прабачаеш,
І Сэрцы хай стрываюць
І зноў на белы свет...

Похлопочу...(в канун 2 августа - Дня Десантника)

Похлопочу:
то попрошу, чтоб счастлив был,
а то - чтоб был здоров,
то-чтобы был неголоден
любим и невредим...
то над твоею чашкой,
то над твоей рубашкой,
то с папиросою взатяг,
то с нервами "в натяг"
о добром я словцо закину...
да, иногда прошу у самого, у Бога,
чтоб легкою была твоя дорога
чтобы не гнуть пред дураками спину
чтоб не забыл своих ребят-"спецназ"
был стойким как солдатик оловянный
и... помечтаю... чтоб в церквушке деревянной
пусть кто-то мудрый обвенчает нас...
ты перед днем десантским просто спишь -
зажгу теперь свечу...
ты спи,
я над свечой еще немного
похлопочу...

Для болельщиков футбола - улыбочку! - нашла в старом польском журнале