Nikt nie jest prorokiem między swymi. Никто не пророк среди своих

А! - сказал, услышав такое название, мой приятель.

„Nul n’est prophete en son pays...'' - Почему же не дать французское звучание?

Я был бы рад от всей души, но как-то не выходит.

Почему не должно получаться? - ответил он. Ты шер Воршилло только начинаешь 

литературную карьеру; твоя фамилия еще ничего не говорит - Пардон! мой дорогой, но она ничего
и взаправду не говорит. Говорю тебе, что половина  из тех, что будет читать твою писанину, 
- будет читать исключительно потому, что ты дашь ей французское название.

• 
  

Я думаю, пока думается, так. Название для рассказа - это то же самое, что и фамилия для человека.

Этот же мой приятель имеет столько опыта сколько и юмора - это он меня и научил, что фамилия имеет большое значение для человека. И я долгое время всё взвешивал и по этому вопросу и по многим другим.

Нужно наконец найти выход, - сказал он мне. - Ты, Воршилло знаешь выход?

Что ты говоришь?

Не спрашивай никогда таким образом: “Что ты говоришь?” Это дурной тон.

Ты заметил, что люди с дурным тоном часто повторяют выражение “ говорит, говорит, лежит”.

Заметил

Я прошу прощения, что говорю тебе это, но я познакомил тебя с паном Х, 
с нашим славным W., с графом М; словом, в наши славные круги,
в которые если хочешь войти, нужно обязательно быть согбенным.

О чем это ты меня спрашивал?

Есть  ли у тебя выход, правила? Вчера я видел, как разговаривая с князем С., ты выглядел как само
несчастье и ковырял при этом в ухе пальцем. Это бездумно! И доказывает то, что или у тебя совершенно
нет правил, или, что еще хуже, они у тебя изменчивы.

Я сильно покраснел и должен был признать, что, действительно, у меня правил нет.
Но, читатель! не беспокойся, мой приятель дал мне правила, которых я сейчас все же

придерживаюсь и согласно которым, если не продемонстрирую их в этом рассказе,

то вина будет скорее случайной описки, чем благих намерений.
После чего я могу уже и приступить к самому рассказу.

Сейчас пишут много рассказов, героями которых являются какие-то люди или даже такие сферы, о которых говоря, каждый хорошо воспитанный человек всегда добавляет выражение “за позволением”.

Я сам слышал, как сенаторова К…, представляя пани L известного артиста  W, произнесла:

Пани позволит представить пана…. Pardon! quel est votre nom?... a!! пана W...mais il a

aśsez de talent, pour nous amuser, добавила она потише.
Талант может заменить фамилию и открыть пути, обычно закрытые для “простых смертных”. 
Нужно только уметь сгибаться. К несчастью или к счастью, мой герой не был ни поэтом, ни художником, ни музыкантом, ни скульптором, и вообще длинноволосые музы к нему не питали любви; у него не было состояния, положения, не был богатым, не было у него искрометного юмора, вряд ли был воспитан, не имел ничего из того о чем упоминал еще выше.

Что же у него было?

27 лет.

О, это немного.

В том и дело, что был молод, но было и еще кое-что кроме этого: между местечком М и Хлодницей,
собственностью паньства Хлодно, у него был Мжинек.

Qu'est-ce que ćest que ęa? - поправить французским шрифтом
Это также было немного. Домик с садиком, окруженным орешником, и плавной речкой с тенистыми берегами, да три, нецелые даже волоки земли.
Но это еще не всё: было и что-то иное, и если бы он об этом думал, придало бы ему явно положение в обществе.
Его звали Вильк Гарбоветский.
Кто знает хоть немного историю прошлого, тот может быть слышал о Гарбоветских, которые во времена Тарногродской конфедерации мужественно сражались с Саксами. Я правда не знал, сами ли себя они называли Волками, но приятель, которого я упоминал выше, посвятил меня.
Он в геральдике больше  меня силён, потому и знал, что мой герой имел около пятнадцати сенаторов в роду и прозвище Волк получила эта семья уже давно за какой-то героический поступок.
Всё это может быть, но сам Вильк Гарбоветский, которого я знал, ничего об этом не знал и никогда не считал чем-то важным, что его зовут Вильк Гарбовецкий. К моему стыду - мой герой не ценил в себе происхождение.
Иногда все же оно в нем просыпалось, но к сожалению, он считал, что это не было добрым признаком происхождения, и объяснял это всего лишь оскорбленным личным достоинством. Однажды, например, богатый чулочный фабрикант, у которого - я признаю это снова со стыдом - Вильк давал уроки - проводил его по своим апартаментам.

Пане, видите, эту консоль? - спросил он.

Вижу.

Вы думаете, что это?

Думаю, что это консоль.

Ты думаешь, что это мрамор? признайся, ведь так? Это не мрамор, это алебастр.
Ты видел что-либо подобное?

Вильк поморщился от последнего вопроса - фабрикант проводил его далее.

Видишь, пане, эту шкатулку?

Вижу.

Пане, вы думаете, что этот вензель на ней из чего?

Из бронзы.

Вы, пане, думаете что это бронза? Тут фабрикант причмокнул, почти всхлипнул, прихлопнул и 
добавил в тихом блаженстве:

• Зо-ло-то! Вы, пане, видели что-либо подобное?

Вильк смерил его взглядом с головы до пят. Фабрикант не заметил этого и еще добродушно добавил: У кого есть такие вещи, тот в выигрыше.

А через минуту еще сказал:

Видите, пане, этот портрет? ( тут он указал на собственный портрет, который висел между двумя
зеркалами в салоне)

Вижу - это видимо золотой телец?

Телец - это телец, а это мой портрет. Где вы видите здесь рога? О чем вы говорите?

Что тот, кто рисовал тельца, нарисовал вас, пан… а рога в вашем сейфе.

Ну и ну! Волк обнажил старошляхетские зубы - так говорят в Варшаве.

Но Вильк посчитал, что выражение “старошляхетские” было глупостью, и несмотря на мои представления, что оно лишает факт колорита, не хотел отказываться от мнения.

А пусть меня не убивает своим богатством! - Homo sum, - повторял он с некоторой грустью.

Эти ошибочные понятия закрыли в нем жизнь. Он был вынужден работать и бороться с бедностью. Да, если бы у него было счастье, то наверное у него бы прояснилось бы в голове.
Такого же мнения был и мой приятель. Собственно Вильк был чудаковат.Я его спрашиваю однажды, почему он так работает, уже имея некий грош, и что думает делать дальше?
Поле пахать, - ответил он коротко.
Я удивился.

Слушай, Воршилло! - говорил я далее. Не будем о том, что мне лично нравится поле и меня к нему тянет,
но у меня и другие цели. 

Распространение здравых и достойных правил, несмотря на то, что сто глупцов над ними смеются,
это долг достойного человека. 

В городе - костер мысли; у вас тут литераторы, газеты, книги, что хочешь! - в деревнях нужны примеры
- там книг не читают. 

потому я еду в деревню, чтобы быть таким примером, и еще потому, что мне так нравится.

Ах! Читатель! Я слышал вместе с тобой,что говорил глупости, но не смел  противоречить, а мой приятель, который - пример доброго тона, - не смел также, хоть не однажды оба мы посмеивались над подобными правилами. И сейчас мы их высмеиваем, но только тогда, когда Вильк вышел. Он говорил так смело и так как-то смотрел прямо в глаза, когда говорил!
И вообще, как хорошо воспитанный человек, он должен быть немного blase (вставить фр. шрифт), однако есть невыносимые правила, непрактичные, уничтожающие наше спокойствие - которые нельзя публично высмеивать, хотя бы потому, чтобы сильно не дразнить “публичность”. А так и Вильк остался в деревне. У него всегда было то, что называют сильной волей. Окончив университет, он за короткое время насобирал немного денег для небольшого состояния, каким и владел, и купил Мжинек. В Варшаве его считали сумасшедшим, но ему было неплохо, он умел держаться на поле, поскольку занимался ранее теорией хозяйствования и естественными науками. Он был весел и счастлив. Я видел все его письма, из которых первое как достаточно характерное, процитирую:
“Я всегда любил природу, писал Вильк. Душа моя сохранила всю восприимчивость к ее проявлениям. Если бы я был поэтом, я превозносил бы красоту моего Мжинка, но и не являясь поэтом, я чувствую ее во всей полноте. Не поверишь как я счастлив! Я опишу тебе мои: Erga kai hemerai. Тружусь как раб; утром сам выхожу в поле. Летом такие красивые восходы; в воздухе полно блеска, исключительная благодать! Свежо и чисто во всей атмосфере; с лугов поднимается ночной туман, а лягушки потихоньку умолкают; в такой момент самое время птицам дать сигнал о наступлении дня. Пробуждается земля, пробуждается и весь; то там, то тут заскрипит журавль у колодца, где-то замычат волы. Душа радуется, Франк! Или, пастух уже играет на лигаве, или, девушка, ранняя пташка, заплетая косу напевает: “Данная! о, данная!” В небольшом костеле зазвучит сигнатура к заутрене, и я тогда произнесу патер, а после прикрикну на волов. Ну а потом уже движение по всей околице; крутятся люди и начинают пахоту. Короче говоря: я счастлив. В полдень я ложусь в тени под липами либо что-нибудь читаю, либо слушаю пение пчёл над головой. Вечерами я снова читаю или размышляю над прожитым днем и над завтрашним. Грусть меня не одолевает. Кроме старой хозяйки и нескольких паробков, я не знаю никого в околице. Через некоторое время я решил быть молчаливым примером; я решил сначала Мжинек поставить на узорный уровень: завести лад, сделать урожайной землю и получить с нее как можно большие плоды трудов - вот моя теперешняя цель. Я заметил, что здравые и достойные идеи потому трудно принимаются между людьми, потому считаются сентенциями, что те, кто их оглашает, как наименее отдают отчет в соответствующем их понимании людьми. Сколько же указывающих путь, говорящих о прекрасных правилах, должно было бы рассмеяться, смотря прямо себе же в глаза. История римских авгуров повторяется с той только разницей, что наши - то при том и главным образом - недотепы. Да, это так, Франк! недотёпства больше, чем языческой веры. Но на практике итоги и от одного, и от другого  одинаковы. Мне кажется, что понимание этого сделает меня сильнее. Я не думаю, кстати, и в будущем признавать сладко-кислые правила; я предпочитаю действие нежели диалектику.

•